Афанасий Коптелов - Дни и годы[Из книги воспоминаний]
— Туг вы ничего не добудете. Ни ерша на уху, ни чебака на поджарку. — Но, задумчиво проведя рукой по лбу, смягчил он голос. — Коль вы добрались до нас, может, — перенес взгляд на телефонный аппарат, — что-нибудь придумаем. Приходите завтра.
Павел Васильевич был на редкость заботливым. По его звонку на следующий день деятельный кооператор, тоже влюбленный в литературу, уже собирал нас в дальнюю дорогу. Даже привел на продуктовый склад. Там из вместительной дубовой бочки достал колбасу, подчеркнув при этом:
— Английская! Они такую готовят для моряков в дальние плавания: вот так пересыпают солью. Может сто лет храниться! Ну а вам на каких-то четыре дня, пока доберетесь до Каргаска. Павел Васильевич звонил туда секретарю райкома: вам все обеспечат.
К английской колбасе кооператор добавил четыре поллитровки спирту:
— Без этого посошка у нас не ездят: морозы-то, бывает, даванут за пятьдесят! А вам ведь придется отмахать две сотенки!
С таким напутствием мы отправились на перекладных в Каргасок, куда по тем временам и «Макар телят не гонял». Самолеты тогда в такую даль не могли летать, и все таежные и речные дары, какие давала нарымская земля, до навигации оставались на месте. На шумном воскресном базаре, помимо рыбы продавали и мясо и масло. Мы купили даже по бутылке медвежьего жира, который соперничая со спиртом, не замерзал в самые жестокие морозы.
В Каргаске в ту зиму давала спектакли небольшая труппа Василия Васильевича Меркурьева и его жены Ирины Васильевны, дочери Мейерхольда. Эта труппа сумела добраться до изобильного края с последним пароходом, и мы вместе с актерами выступали в рыбацких колхозах. В один из выходных дней местные театралы и книгочеи пригласили актеров и нас в гости. На пирог! Дом оказался на редкость просторным даже для этого лесного края. Большую часть кухни занимала громадная русская печь, источавшая ни с чем не сравнимый хлебный аромат. Из ее разгоряченного чрева хозяйка широченной деревянной лопатой извлекла пышущий жаром пирожище длиной во весь стол. В нем была целиком запечена нежнейшая чудо-рыба нельма, превосходящая вкусом осетрину. Такое изобилие в том далеком краю сохранялось даже на втором году Великой Отечественной.
Жили мы в доме одинокого старика. Там была холодная кладовка. И туда нам доставляли речную добычу. Тут были и полуметровые щуки, и круглые, будто налитые жиром, муксуны, и золотистые окуни. С каких-то лесных озер привозили серебристых карасей и даже лоснящихся линей. Взвесив доставленное, мы все укладывали в мешки. Нам не отпускали только нельму и осетрину, заготовляемую для каких-то особых надобностей. Стерляди нам тоже не полагалось. Но старик угощал нас этой редчайшей по вкусу рыбой. Каждое утро он запрягал в санки лохматого Пестрю и отправлялся на излюбленное место обской отмели, где опускал в прорубь свои снасти. Домой привозил стерлядок, мерных, как березовые поленья. Обогревшись у печи, он вооружался ножом, наточенным, как бритва:
— Начнем, благословясь, чушь пороть.
От него мы узнали, что чушью местные остяки называют шкурку стерляди.
Острием ножа старик проводил черту по брюшку мерзлой стерлядки от головы до хвоста, потом легко одним махом сдирая тонкую кожицу. Обнаженную тушку строгал тончайшими слоями, клал на тарелку и, посыпав мелкой солью, приглашал к пиршеству. По-русски эта еда исстари называлась строганиной.
— В дорогу я вам насолю таких стерлядок, — пообещал заботливый собеседник. — Приедете ночевать на постоялый двор, а там печка от жару пышет, кипяток в котле бурлит, попросите у хозяйки чугунок, нарубите, стерлядку вот эдак поперек и в кипяточек, в кипяточек. Не успеете ложку в руку взять, а ужин готов: хлебайте на здоровье!
— А нам говорили, в дальнюю дорогу берут с собой мороженые пельмени, — сказал Борис.
— Настряпаю вам и пельменей, — пообещал старик. — А, по-моему, стерлядка лучше.
Рыбу мы упаковали. Вдобавок купили на базаре мяса. Получилось шесть возов, и местный колхоз снарядил для нас обоз, который в сопровождении бывалых возчиков отправится в Томск, а оттуда наш груз будет отправлен в Новосибирск поездом.
Двухнедельный санный путь будет нелегким. Пешком за возами нам не выдержать, и заботливые райисполкомовцы предоставили нам пару своих коней. На них мы доберемся раза в два быстрее.
На прощанье сказали, что ямщик уже готовится в дорогу. Ехали на двух лошадях, запряженных в кошеву гусем, по-российски цугом. По тридцать да тридцать пять километров от станка до станка. И между ними — ни одного жилья. Засыпанный снегом сонный лес да небо. Иногда зимняя дорога спускалась в пойму Оби, казавшуюся безграничной. Там снежная равнина да кусты тальника, в полутьме похожие на валуны.
После очередной ночевки мы выехали с постоялого двора задолго до рассвета, когда от злющего мороза с треском кололся лед на озерах, а в высоком небе играли бриллиантовым отблеском крупные звезды. С рассветом навалился морозный туман, скрыл не накатанную в пойме дорогу, и кучер полагался больше на чутье переднего коня: не собьется с путика. Изредка, по-хозяйски останавливая упряжку, он освобождал коням ноздри от намерзших сосулек и все же топтался на снегу, проверяя, не сбились ли с пути.
Когда туман рассеялся, злое солнце, едва оторвавшись от земли, приподняло две огненные руки.
— Ого, мохнатые рукавицы надело! — воскликнул кучер, смел иней с бороды. — Завернет еще покрепче!
Все замерло. В небе ни единой пташки. О таком морозе говорят:
«Воробьи на лету замерзают!» А вон сорока терпит — только взъерошила перья, чтобы удержать тепло, и походит на хвостатый шар.
Короткий зимний день уже давно сменился сумерками. Пора бы и на ночлег. А где он ждет нас? И далеко ли до деревни с очередным постоялым двором? Сорока не скажет. В такой морозище она совсем не тараторит — боится горлышко простудить. Мы с тревогой посматривали вправо, откуда в ночном полумраке изредка придвигалась на какое-то время черная стена тайги, но там не было ничего похожего на жилье. А вблизи виднелись по-прежнему все те же шарообразные кусты. Если мы заблудимся, придется пробираться по бездорожью в сторону леса, — там можно скоротать ночь у костра. А лес на беду отступил куда-то во мглу. Тогда нам останется только… Да вон же стог сена! Вон второй! Можно зарыться в него. Авось не заколеем. Утром осмотримся. Но длинна, ой, длинна северная декабрьская ночь!
Кони остановились, поворачивая головы то в одну, то в другую сторону.
— Как же это вы, милые, с дороги сбились?! — упрекнул кучер. — На вас была надежа.
Он пошел вперед, приминая нетронутый снег, и нас тревога, словно пружиной, выкинула из кошевки. Пошли в разные стороны, спотыкаясь о снежные заструги. Дорога не прощупывалась, под ногами.
